Курс Русской истории- В.О. Ключевский. Лекции 5-6

ЛЕКЦИЯ V

НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ КАК ОСНОВНОЙ ИСТОЧНИК ДЛЯ ИЗУЧЕНИЯ ПЕРВОГО ПЕРИОДА
НАШЕЙ ИСТОРИИ. ЛЕТОПИСНОЕ ДЕЛО В ДРЕВНЕЙ РУСИ; ПЕРВИЧНЫЕ ЛЕТОПИСИ И
ЛЕТОПИСНЫЕ СВОДЫ. ДРЕВНЕЙШИЕ СПИСКИ НАЧАЛЬНОЙ ЛЕТОПИСИ. СЛЕДЫ ДРЕВНЕГО
КИЕВСКОГО ЛЕТОПИСЦА В НАЧАЛЬНОМ ЛЕТОПИСНОМ СВОДЕ. КТО ЭТОТ ЛЕТОПИСЕЦ?
ГЛАВНЫЕ СОСТАВНЫЕ ЧАСТИ НАЧАЛЬНОЙ ЛЕТОПИСИ. КАК ОНИ СОЕДИНЕНЫ В ЦЕЛЬНЫЙ
СВОД. ХРОНОЛОГИЧЕСКИЙ ПЛАН СВОДА. НЕСТОР И СИЛЬВЕСТР.

НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ. Обращаясь к изучению первого периода нашей истории,
нельзя не исполнить еще одного подготовительного дела: необходимо
рассмотреть состав и характер Начальной летописи, основного источника наших
сведений об этом периоде.
Мы имеем довольно разнообразные и разносторонние сведения о первых
веках нашей истории. Таковы особенно иноземные известия патриарха Фотия IX
в., императора Константина Багрянородного и Льва Диакона Х в., сказания
скандинавских саг и целого ряда арабских писателей тех же веков,
Ибн-Хордадбе, Ибн-Фадлана, Ибн-Дасты, Масуди и других. Не говорим о туземных
памятниках письменных, которые тянутся все расширяющейся цепью с XI в., и
памятниках вещественных, об уцелевших от тех времен храмах, монетах и других
вещах. Все это - отдельные подробности, не складывающиеся ни во что цельное,
рассеянные, иногда яркие точки, не освещающие всего пространства. Начальная
летопись дает возможность объединить и объяснить эти отдельные данные. Она
представляет сначала прерывистый, но, чем далее, тем все более
последовательный рассказ о первых двух с половиной веках нашей истории, и не
простой рассказ, а освещенный цельным, тщательно выработанным взглядом
составителя на начало отечественной истории.
ЛЕТОПИСНОЕ ДЕЛО В ДРЕВНЕЙ РУСИ. Летописание было любимым занятием наших
древних книжников. Начав послушным подражанием внешним приемам византийской
хронографии, они скоро усвоили ее дух и понятия, с течением времени
выработали некоторые особенности летописного изложения, свой стиль, твердое
и цельное историческое миросозерцание с однообразной оценкой исторических
событий и иногда достигали замечательного искусства в своем деле.
Летописание считалось богоугодным, душеполезным делом. Потому не только
частные лица записывали для себя на память, иногда в виде отрывочных заметок
на рукописях, отдельные события, совершавшиеся в отечестве, но и при
отдельных учреждениях, церквах и особенно монастырях велись на общую пользу
погодные записи достопамятных происшествий. Сверх таких частных и церковных
записок велись при княжеских дворах и летописи официальные.
Из сохранившейся в Волынской летописи грамоты волынского князя
Мстислава, относящейся к 1289 г., видно, что при дворе этого князя велась
такая официальная летопись, имевшая какое-то политическое назначение.
Наказав жителей Берестья за крамолу, Мстислав прибавляет в грамоте: "а
вопсал есмь в летописец коромолу их".
С образованием Московского государства официальная летопись при
государевом дворе получает особенно широкое развитие. Летописи велись
преимущественно духовными лицами, епископами, простыми монахами,
священниками, официальную московскую летопись вели приказные дьяки. Рядом с
событиями, важными для всей земли, летописцы заносили в свои записи
преимущественно дела своего края. С течением времени под руками
древнерусских книжников накоплялся значительный запас частных и официальных
местных записей. Бытописатели, следовавшие за первоначальными местными
летописцами, собирали эти записи, сводили их в цельный сплошной погодный
рассказ о всей земле, к которому и со своей стороны прибавляли описание
нескольких дальнейших лет. Так слагались вторичные летописи или общерусские
летописные своды, составленные последующими летописцами из записей древних,
первичных. При дальнейшей переписке эти сводные летописи сокращались или
расширялись, пополняясь новыми известиями и вставками целых сказаний об
отдельных событиях, житий святых и других статей, и тогда летопись получала
вид систематического летописного сборника разнообразного материала. Путем
переписывания, сокращений, дополнений и вставок накопилось труднообозримое
количество списков, доселе еще не вполне приведенных в известность и
содержащих в себе летописи в разных составах и редакциях, с разнообразными
вариантами в тексте родственных по составу летописей. Таков в общих и потому
не совсем точных чертах ход русского летописного дела. Разобраться в этом
довольно хаотическом запасе русского летописания, группировать и
классифицировать списки и редакции, выяснить их источники, состав и взаимное
отношение и свести их к основным летописным типам - такова предварительная
сложная критическая работа над русским летописанием, давно начатая,
деятельно и успешно продолжаемая целым рядом исследователей и еще не
законченная. Первичные записи, веденные в разных местах нашего отечества,
почти все погибли; но уцелели составленные из них летописные своды. Эти
своды составлялись также в разные времена и в разных местах. Если соединить
их в один цельный общий свод, то получим почти непрерывный погодный рассказ
о событиях в нашем отечестве за восемь столетий, рассказ не везде одинаково
полный и подробный, но отличающийся одинаковым духом и направлением, с
однообразными приемами и одинаковым взглядом на исторические события. И
делались опыты такого полного свода, в которых рассказ начинается почти с
половины IX в.
и тянется неровной, изредка прерывающейся нитью через целые столетия,
останавливаясь в древнейших сводах на конце XIII или начале XIV в., а в
сводах позднейших теряясь в конце XVI столетия и порой забегая в XVII, даже
в XVIII в.
Археографическая комиссия, особое ученое учреждение, возникшее в 1834
г. с целью издания письменных памятников древней русской истории, с 1841 г.
начала издавать Полное собрание русских летописей и издала 12 томов этого
сборника.
ДРЕВНЕЙШИЕ СПИСКИ НАЧАЛЬНОЙ ЛЕТОПИСИ. В таком же составном, сводном
изложении дошло до нас и древнейшее повествование о том, что случилось в
нашей земле в IX, X, XI и в начале XII в. по 1110 г. включительно. Рассказ о
событиях этого времени. сохранившийся в старинных летописных сводах, прежде
было принято называть Летописью Нестора, а теперь чаще называют Начальной
летописью. В библиотеках не спрашивайте Начальной летописи - вас, пожалуй,
не поймут и переспросят: "Какой список летописи нужен вам?" Тогда вы в свою
очередь придете в недоумение. До сих пор не найдено ни одной рукописи, в
которой Начальная летопись была бы помещена отдельно в том виде, как она
вышла из-под пера древнего составителя. Во всех известных списках она
сливается с рассказом ее продолжателей, который в позднейших сводах доходит
обыкновенно до конца XVI в.
Если хотите читать Начальную летопись в наиболее древнем ее составе,
возьмите Лаврентьевский или Ипатьевский ее список. Лаврентьевский список -
самый древний из сохранившихся списков общерусской летописи. Он писан в 1377
г. "худым, недостойным и многогрешным рабом божиим мнихом Лаврентием" для
князя суздальского Димитрия Константиновича, тестя Димитрия Донского, и
хранился потом в Рождественском монастыре в городе Владимире на Клязьме. В
этом списке за Начальной летописью следуют известия о южной. Киевской и о
северной. Суздальской Руси, прерывающиеся на 1305 г. Другой список,
Ипатьевский, писан в конце XIV или в начале XV столетия и найден в
костромском Ипатьевском монастыре, от чего и получил свое название. Здесь за
Начальной летописью следует подробный и превосходный по простоте, живости и
драматичности рассказ о событиях в Русской земле, преимущественно в южной.
Киевской Руси XII в., а с 1201 по 1292 г. идет столь же превосходный и часто
поэтический рассказ Волынской летописи о событиях в двух смежных княжествах
- Галицком и Волынском. Рассказ с половины IX столетия до 1110 г.
включительно по этим двум спискам и есть древнейший вид, в каком дошла до
нас Начальная летопись. Прежде, до половины прошлого столетия, критика этого
капитального памятника исходила из предположения, что весь он - цельное
произведение одного писателя, и потому сосредоточивала свое внимание на
личности летописца и на восстановлении подлинного текста его труда Но,
всматриваясь в памятник ближе, заметили, что он не есть подлинная древняя
киевская летопись, а представляет такой же летописный свод, каковы и другие
позднейшие, а древняя киевская летопись есть только одна из составных частей
этого свода.
СЛЕДЫ ДРЕВНЕГО ЛЕТОПИСЦА. До половины XI в. в Начальной летописи не
встречаем следов этого древнего киевского летописца; но во второй половине
века он несколько раз выдает себя. Так, под 1065 годом, рассказывая о
ребенке-уроде, вытащенном рыбаками из речки Сетомли близ Киева, летописец
говорит: "...его же позоровахом до вечера". Был ли он тогда уже иноком
Печерского монастыря или бегал мальчиком смотреть на диковину, сказать
трудно. Но в конце XI в. он жил в Печерском монастыре: рассказывая под 1096
годом о набеге половцев на Печерский монастырь, он говорит: "...и придоша на
монастырь Печерский, нам сущим по кельям почивающим по заутрени". Далее
узнаем, что летописец был еще жив в 1106 г.: в этом году, пишет он,
скончался старец добрый Ян, живший 90 лет, в старости маститой, жил он по
закону божию, не хуже был первых праведников, "от него же и аз многа словеса
слышах, еже и вписах в летописаньи сем". На основании этого можно составить
некоторое понятие о начальном киевском летописце. В молодости он жил уже в
Киеве, в конце XI и в начале XII в. был, наверное, иноком Печерского
монастыря и вел летопись. С половины XI в., даже несколько раньше, и
летописный рассказ становится подробнее и теряет легендарный отпечаток,
какой лежит на известиях летописи до этого времени.
КТО ОН БЫЛ? Кто был этот летописец? Уже в начале XIII столетия
существовало предание в Киево-Печерском монастыре, что это был инок того же
монастыря Нестор.
Об этом Несторе, "иже написа летописец", упоминает в своем послании к
архимандриту Акиндину (1224 - 1231) монах того же монастыря Поликарп,
писавший в начале XIII столетия. Историограф Татищев откуда-то знал, что
Нестор родился на Белоозере. Нестор известен в нашей древней письменности,
как автор двух повествований, жития преподобного Феодосия и сказания о
святых князьях Борисе и Глебе. Сличая эти памятники с соответствующими
местами известной нам Начальной летописи, нашли непримиримые противоречия.
Например, в летописи есть сказание об основании Печерского монастыря, где
повествователь говорит о себе, что его принял в монастырь сам преподобный, а
в житии Феодосия биограф замечает, что он, "грешный Нестор", был принят в
монастырь уже преемником Феодосия, игуменом Стефаном. Эти противоречия между
летописью и названными памятниками объясняются тем, что читаемые в летописи
сказания о Борисе и Глебе, о Печерском монастыре и преподобном Феодосии не
принадлежат летописцу, вставлены в летопись составителем свода и писаны
другими авторами, первое монахом XI в. Иаковом, а два последние, помещенные
в летописи под 1051 и 1074 гг., вместе с третьим рассказом под 1091 г. о
перенесении мощей преподобного Феодосия представляют разорванные части одной
цельной повести, написанной постриженником и учеником Феодосиевым, который,
как очевидец, знал Феодосии и о монастыре его времени больше Нестора,
писавшего по рассказам старших братий обители. Однако эти разноречия подали
повод некоторым ученым сомневаться в принадлежности Начальной летописи
Нестору, тем более что за рассказом о событиях 1110 г. в Лаврентьевском
списке следует такая неожиданная приписка: "Игумен Силивестр святого Михаила
написах книгы си летописец, надеяся от бога милость прияти, при князи
Володимере, княжащю ему Кыеве, а мне в то время игуменящю у святого Михаила,
в 6624". Сомневаясь в принадлежности древней киевской летописи Нестору,
некоторые исследователи останавливаются на этой приписке как на
доказательстве, что начальным киевским летописателем был игумен
Михайловского Выдубицкого монастыря в Киеве Сильвестр, прежде живший иноком
в Печерском монастыре. Но и это предположение сомнительно.
Если древняя киевская летопись оканчивалась 1110 г., а Сильвестр сделал
приписку в 1116 г., то почему он пропустил промежуточные годы, не записавши
совершившихся в них событий, или почему сделал приписку не одновременно с
окончанием летописи, а пять-шесть лет спустя? С другой стороны, в XIV - XV
вв. в нашей письменности, по-видимому, отличали начального киевского
летописателя от Сильвестра, как его продолжателя. В одном из поздних сводов,
Никоновском, после сенсационного рассказа о несчастном для русских нашествии
ордынского князя Эдигея в 1409 г., современник-летописец делает такое
замечание: "Я написал это не в досаду кому-нибудь, а по примеру начального
летословца киевского, который, не обинуясь, рассказывает "вся временна
бытства земская" (все события, совершившиеся в нашей земле); да и наши
первые властодержцы без гнева позволяли описывать все доброе и недоброе,
случавшееся на Руси, как при Владимире Мономахе, не украшая, описывал оный
великий Сильвестр Выдубицкий". Значит, Сильвестр не считался в начале XV в.
начальным летословцем киевским. Разбирая состав Начальной летописи, мы,
кажется, можем угадать отношение к ней этого Сильвестра. Эта летопись есть
сборник очень разнообразного исторического материала, нечто вроде
исторической хрестоматии. В ней соединены и отдельные краткие погодные
записи, и пространные рассказы об отдельных событиях, писанные разными
авторами, и дипломатические документы, например договоры Руси с греками Х в.
или послание Мономаха к Олегу черниговскому 1098 г., спутанное с его же
Поучением к детям (под 1096 г.), и даже произведения духовныхпастырей,
например поучение Феодосия Печерского. В основание свода легли как главные
его составные части три особые цельные повествования. Мы разберем их по
порядку в своде.
СОСТАВНЫЕ ЧАСТИ ЛЕТОПИСИ. 1. Повесть временных лет. Читая первые листы
летописного свода, замечаем, что это связная и цельная повесть, лишенная
летописных приемов. Она рассказывает о разделении земли после потопа между
сыновьями Ноя с перечнем стран, доставшихся каждому, о расселении народов
после столпотворения, о поселении славян на Дунае и расселении их оттуда, о
славянах восточных и их расселении в пределах России, о хождении апостола
Андрея на Русь, об основании Киева с новым очерком расселения восточных
славян и соседних с ними финских племен, о нашествии разных народов на
славян с третьим очерком расселения славян восточных и с описанием их
нравов, о нашествии на них хозар, о дани, которую одни из них платили
варягам, а другие хозарам, об изгнании первых, о призвании Рюрика с братьями
из-за моря, об Аскольде и Дире и об утверждении Олега в Киеве в 882 г.
Повесть составлена по образцу византийских хронографов, обыкновенно
начинающих свой рассказ ветхозаветной историей. Один из этих хронографов -
Георгий Амартола (IX в. с продолжением до 948 г.) стал рано известен на Руси
в славянском, именно в болгарском, переводе. Его даже прямо называет Повесть
как один из своих источников; отсюда, между прочим, заимствован рассказ о
походе Аскольда и Дира на греков под 866 г. Но вместе с выдержками из
Георгия она передает о восточных славянах ряд преданий, в которых, несмотря
на прозаическое изложение, уцелели еще черты исторической народной песни,
например предание о нашествии аваров на славян-дулебов. В начале Повесть
представляет сплошной рассказ без хронологических пометок. Хронологические
указания являются только с 852 г. но не потому, что Повесть имеет что-нибудь
сказать о славянах под этим годом: она не помнит ни одного события,
касавшегося славян в этом году, и мы увидим, что вся статья под этим годом
вставлена в Повесть позднее чужой рукой. Далее, первое русское известие,
помеченное в Повести годом, таково, что его нельзя приурочить к какому-либо
одному году: именно под 859 г. Повесть рассказывает о том, что варяги брали
дань с северных племен, а хозары с южных.
Когда началась та и другая дань, когда и как варяги покорили северные
племена, о чем здесь узнаем впервые, - об этом Повесть ничего не помнит. Еще
более неловко поставлен 862 г. Под этим годом мы читаем длинный ряд
известий: об изгнании варягов и усобице между славянскими родами, о
призвании князей из-за моря, о прибытии Рюрика с братьями и о смерти
последних, об уходе двух бояр Рюрика, Аскольда и Дира, в Киев из Новгорода.
Здесь под одним годом, очевидно, соединены события нескольких лет: сама
Повесть оговаривается, что братья Рюриковы умерли спустя два года после их
прихода. Рассказ о 862 г. кончается такими словами:
"Рюрику же княжащу в Новегороде, - в лето 6371, 6372, 6373, 6374 - иде
Аскольд и Дир на греки", т. е. вставка пустых годов оторвала главное
предложение от придаточного. Очевидно, хронологические пометки,
встречающиеся в Повести при событиях IX в "не принадлежат автору рассказа, а
механически вставлены позднейшею рукой. В этой Повести находим указание на
время, когда она была составлена. Рассказывая, как Олег утвердился в Киеве и
начал устанавливать дани с подвластных племен, повествователь добавляет, что
и на новгородцев была наложена дань в пользу варягов по триста гривен в год,
" еже до смерти Ярославле даяше варягом". Так написано в Лаврентьевском
списке; но в одном из позднейших сводов, Никоновском, встречаем это известие
в другом изложении: Олег указал Новгороду давать дань варягам, "еже и ныне
дают". Очевидно, это первоначальная, подлинная форма известия.
Следовательно, Повесть составлена до смерти Ярослава, т. е. раньше 1054 г.
Если это так, то автором ее не мог быть начальный киевский летописец. Трудно
сказать, чем оканчивалась эта Повесть, на каком событии прерывался ее
рассказ. Пересчитывая народы, нападавшие на славян, повествователь говорит,
что после страшных обров, так мучивших славянское племя дулебов, пришли
печенеги, а потом, уже при Олеге, прошли мимо Киева угры. Действительно, в
самом рассказе Повести это событие отнесено ко времени Олега и поставлено
под 898 г.
Итак, печенеги по Повести предшествовали венграм. Но далее в своде мы
читаем, что только при Игоре в 915 г., т. е. после прохода угров мимо Киева,
печенеги впервые пришли на Русскую землю. Итак, повествователь о временах
Игоря имел несколько иные исторические представления, чем повествователь о
временах, предшествовавших княжению Игоря, т. е. события 915 г. и следующих
лет описаны уже не автором Повести. Эта Повесть носит в своде такое
заглавие: "Се повести временных лет, откуду есть пошла Русская земля, кто в
Киеве нача первее княжити и откуду Русская земля стала есть". Итак, автор
обещает рассказать, как началась Русская земля. Рассказывая об утверждении
Олега в Киеве в 882 г., повествователь замечает: "...беша у него варязи и
словени и прочи, прозвашася Русью". Вот и начало Руси, Русской земли -
исполнение обещания, данного повествователем. Итак, Повесть временных лет
есть заглавие, относящееся не к целому своду, а только к рассказу,
составляющему его начало и прерывавшемуся, по-видимому, на княжении Олега.
Эта Повесть составлена не позже смерти Ярослава; призвание князей и
утверждение Олега в Киеве - ее главные моменты.
II. Сказание о крещении Руси при Владимире. Оно разбито на три года:
986, 987 и 988. Но это также не летописный рассказ: он лишен летописных
приемов, отличается полемической окраской, желанием охулить все веры, кроме
православной. И это сказание, очевидно, не принадлежит начальному летописцу,
а вставлено в свод его составителем. В нем уцелел намек на время его
составления. Когда ко Владимиру пришли евреи с предложением своей веры,
князь спросил их: "Где земля ваша?"
Миссионеры отвечали: "В Иерусалиме". - "Полно, так ли?" - переспросил
их князь.
Тогда миссионеры сказали напрямки: "Разгневался бог на отцов наших и
расточил нас по странам грехов ради наших, и предана была земля наша
христианам". Если бы повествователь разумел первых, кто покорил землю
евреев, он должен был бы назвать язычников римлян; если бы он разумел
властителей Иерусалима, современных Владимиру, то он должен был бы назвать
магометан; если же он говорит о христианах, ясно, что он писал после
завоевания Иерусалима крестоносцами, т. е.
в начале XII столетия (после 1099 г.). Основным источником Сказания о
крещении Руси и о христианской деятельности князя Владимира служило рядом с
не успевшим еще завянуть народным преданием древнее житие святого князя,
написанное неизвестно кем немного лет спустя после его смерти, судя по
выражению жития о времени его княжения: "Сице убо бысть малым прежде сих
лет". Это житие - один из самых ранних памятников русской литературы, если
только оно написано русским, а не греком, жившим в России.
III. Киево-Печерская летопись. Ее писал в конце XI и в начале XII в.
монах Печерского монастыря Нестор, как гласит раннее монастырское предание,
отвергать которое нет достаточных оснований. Летопись прервалась на 1110 г.
Но каким годом она начиналась? Можно только догадываться, что летописец
повел свою повесть с событий, совершившихся задолго до его вступления в
монастырь, куда он поступил не ранее 1074 г. Так, ему, по-видимому,
принадлежит помещенный в своде рассказ о событиях 1044 г. Говоря о
вступлении князя Всеслава полоцкого на отцовский стол, летописец упоминает о
повязке, которой этот князь прикрывал язву на своей голове. Об этой повязке
летописец замечает: "...еже носит Всеслав и до сего дне на собе", - а он
умер в 1101 г. Если так, то можно предполагать, что летопись Нестора
начиналась временами Ярослава 1. С большей уверенностью можно думать, что
летопись прервалась именно на 1110 г. и что заключительная приписка
Сильвестра не случайно помещена под этим годом. На это указывает самое
описание 1110 г. в Лаврентьевском списке, сохранившем Сильвестрову приписку.
Потому ли, что весть о случившемся не всегда скоро доходила до летописца,
или по другим причинам, ему иногда приходилось записывать события известного
года уже в следующем году, когда становились известны их следствия или
дальнейшее развитие, о чем он и предуведомлял при описании предыдущего года
как будто ante factum.
Он, впрочем, иногда оговаривался, что это не предвидение, а только
опоздание записи: "еже и бысть, якоже скажем после в пришедшее лето", т. е.
когда будем описывать наступивший год. То же случилось и с 1110 г. Над
Печерским монастырем явилось знамение, столп огненный, который "весь мир
виде". Печерский летописец истолковал явление так: огненный столп - это вид
ангела, посылаемого волею божией вести людей путями промысла, как во дни
Моисея огненный столп ночью вел Израиля. Так и это явление, заключает
летописец, предзнаменовало, "ему же бе быти", чему предстояло сбыться и что
сбылось: на следующее лето не этот ли ангел был (нашим) вождем на
иноплеменников и супостатов? Летописец писал это уже в 1111 г., после
страшного мартовского поражения, нанесенного русскими половцам, и слышал
рассказ победителей об ангелах, видимо помогавших им в бою, но почему-то,
вероятно за смертию, не успел описать этих событий 1111 г., на которые
намекал в описании 1110 г. В Ипатьевском списке то же знамение изображено,
как в Лаврентьевском, лишь с некоторыми отступлениями в изложении. Но под
1111 г. в рассказе о чудесной победе русских то же знамение описано вторично
и иначе, другими словами и с новыми подробностями, хотя и со ссылкой на
описание предыдущего года, и притом приурочено к лицу Владимира Мономаха,
являющегося главным деятелем подвига, в котором участвовало 9 князей. Этот
1111 г. описан, очевидно, другим летописцем и, может быть, уже по смерти
Святополка, когда великим князем стал Мономах. Итак, летопись Нестора была
дописана в 1111 г. и кончалась 1110 г. Как мог летописец вести свою
летопись? Так же, как он писал житие преподобного Феодосия, которого не знал
при его жизни, - по рассказам знающих людей, очевидцев и участников событий.
Печерский монастырь был средоточием, куда притекало все властное и
влиятельное в тогдашнем русском обществе, все, что делало тогда историю
Русской земли: князья, бояре, епископы, съезжавшиеся на собор к киевскому
митрополиту, купцы, ежегодно проходившие по Днепру мимо Киева в Грецию и
обратно. Ян, боярин, бывший киевским тысяцким, друг и чтитель преподобного
Феодосия и добрый знакомый летописца, сын Вышаты, которому Ярослав I поручал
большие дела, - один этот Ян Вышатич, умерший в 1106 г. 90 лет от роду, был
для летописца живой столетней летописью, от которой он слышал "многа
словеса", записанные им в своей летописи. Все эти люди приходили в монастырь
преподобного Феодосия за благословением перед началом дела, для
благодарственной молитвы по окончании, молились, просили иноческих молитв,
жертвовали "от имений своих на утешение братии и на строение монастырю",
рассказывали, размышляли вслух, исповедуя игумену и братии свои помыслы.
Печерский монастырь был собирательным фокусом, объединявшим рассеянные
лучи русской жизни, и при этом сосредоточенном освещении наблюдательный инок
мог видеть тогдашний русский мир многостороннее, чем кто-либо из мирян.
СОЕДИНЕНИЕ ЧАСТЕЙ ЛЕТОПИСИ В СВОД. Таковы три основные части, из
которых составлен начальный летописный свод: 1) Повесть временных лет,
прерывающаяся на княжении Олега и составленная до 1054 г.; 2) Сказание о
крещении Руси, помещенное в своде под годами 986 - 988 и составленное в
начале XII в., и 3)
Киево-Печерская летопись, в которой описаны события XI и XII вв. до
1110 г.
включительно. Вы видите, что между этими составными частями свода
остаются обширные хронологические промежутки. Чтобы видеть, как пополнялись
эти промежутки, рассмотрим княжение Игоря, составляющее часть 73-летнего
промежутка, отделяющего княжение Олега от момента, которым начинается
Сказание о крещении Руси (913 - 985). Наиболее важные для Руси события
рассказаны под годами: 941, к которому отнесен первый поход Игоря на греков,
изложенный по хронографу Амартола и частью по греческому житию Василия
Нового, под 944 - годом второго похода, в описании которого очевидно участие
народного сказания, и под 945, где помещен текст Игорева договора с греками
и потом рассказано также по народному киевскому преданию о последнем
древлянском хождении Игоря за данью, о смерти князя и о первых актах
Ольгиной мести. Под восемью другими годами помещены не касающиеся Руси
известия о византийских, болгарских и угорских отношениях, взятые из того же
хронографа Амартола, и между ними четыре краткие заметки об отношениях Игоря
к древлянам и печенегам, что могло удержаться в памяти киевского общества.
Ряд этих 11 описанных лет в нескольких местах прерывается большим или
меньшим количеством годов пустых, хотя и проставленных по порядку в виде
табличек: для этих годов, которых в 33-летнее княжение Игоря оказалось 22,
составитель свода не мог найти в своих источниках никакого подходящего
материала. Подобным образом восполнена и другая половина этого промежутка,
как и промежуток между сказанием о крещении Руси и предполагаемым началом
Печерской летописи. Источниками при этом служили кроме греческих переводных
и южно-славянских произведений, обращавшихся на Руси, еще договоры с
греками, первые опыты русской повествовательной письменности, а также
народное предание, иногда развивавшееся в целое поэтическое сказание, в
историческую сагу, например об Ольгиной мести.
Эта народная киевская сага проходит яркой нитью, как один из основных
источников свода, по IX и всему Х в.; следы ее заметны даже в начале XI
столетия, именно в рассказе о борьбе Владимира с печенегами. По этим
уцелевшим в своде обломкам киевской былины можно заключать, что в половине
XI в. уже сложился в Киевской Руси целый цикл историко-поэтических преданий,
главное содержание которых составляли походы Руси на Византию; другой,
позднейший цикл богатырских былин, воспевающий борьбу богатырей Владимира со
степными кочевниками, также образовался в Киевской Руси и до сих пор кой-где
еще держится в народе, между тем как обломки первого уцелели только в
летописном своде и изредка встречаются в старинных рукописных сборниках.
ХРОНОЛОГИЧЕСКИЙ ПЛАН СВОДА. Ряды пустых годов наглядно обнаруживают
способ составления свода по перечисленным источникам. В расположении
собранного летописного материала составитель руководился хронологическим
планом, положенным в основу всего свода. Для постройки этого плана
составитель располагал, с одной стороны, указаниями византийских хронографов
и датами русских договоров с греками, а с другой - числом лет киевских
княжений, хранившимся в памяти киевского общества. В Повести о начале
Русской земли вслед за преданием о нашествии хозар на полян встречаем такую
вставку под 852 г.: сказав, что при императоре Михаиле III "нача ся
прозывати Русская земля", потому что тогда Русь напала на Царьград, как
повествуется о том в греческом летописании, автор вставки продолжает: "тем
же отселе почнем и числа положим". Эта вставка, очевидно, сделана
составителем свода. Хронологию свою он ведет от потопа, указывая, сколько
лет прошло от потопа до Авраама, от Авраама до исхода евреев из Египта и т.
д. Высчитывая различные хронологические периоды, составитель свода доходит
до того времени, когда (в 882 г.) Олег утвердился в Киеве: "от первого лета
Михайлова до первого лета Олгова, русского князя, лет 29, а от первого лета
Олгова, понелиже седе в Киеве, до первого лета Игорева лет 31" и т.
д. Пересчитывая лета по княжениям, составитель свода доходит до смерти
великого князя киевского Святополка: "а от смерти Ярославли до смерти
Святополчи лет 60".
Смерть Святополка, случившаяся в 1113 г., служит пределом
хронологического расчета, на котором построен свод. Итак, свод составлен уже
при преемнике Святополка Владимире Мономахе, не раньше 1113 г. Но мы видели,
что Киево-Печерская летопись прерывается еще при Святополке, 1110 годом;
следовательно, хронологический расчет свода не принадлежит начальному
киевскому летописцу, не дожившему до смерти Святополка или, по крайней мере,
раньше ее кончившему свою летопись, а сделан рукою, писавшею в княжение
Святополкова преемника Владимира Мономаха, т. е. между 1113 и 1125 гг. На
это именно время и падает приведенная мною Сильвестрова приписка 1116 г.
Этого Сильвестра я и считаю составителем свода.
НЕСТОР И СИЛЬВЕСТР. Теперь можно объяснить отношение этого Сильвестра и
к Начальной летописи и к летописцу Нестору. Так называемая Начальная
летопись, читаемая нами по Лаврентьевскому и родственным ему спискам, есть
летописный свод, а не подлинная летопись киево-печерского инока. Эта
Киево-Печерская летопись не дошла до нас в подлинном виде, а, частью
сокращенная, частью дополненная вставками, вошла в начальный летописный свод
как его последняя и главная часть. Значит, нельзя сказать ни того, что
Сильвестр был начальным киевским летописцем, ни того, что Нестор составил
читаемую нами древнейшую летопись, т. е. начальный летописный свод: Нестор
был составителем древнейшей киевской летописи, не дошедшей до нас в
подлинном виде, а Сильвестр - составителем начального летописного свода,
который не есть древнейшая киевская летопись; он был и редактором вошедших в
состав свода устных народных преданий и письменных повествований, в том
числе и самой Нестеровой летописи.

ЛЕКЦИЯ VI

ИСТОРИКО-КРИТИЧЕСКИЙ РАЗБОР НАЧАЛЬНОЙ ЛЕТОПИСИ. Еп ЗНАЧЕНИЕ ДЛЯ
ДАЛЬНЕЙШЕГО РУССКОГО ЛЕТОПИСАНИЯ, ОШИБОЧНОСТЬ ХРОНОЛОГИЧЕСКОЙ ОСНОВЫ СВОДА И
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ОШИБКИ. ОБРАБОТКА СОСТАВНЫХ ЧАСТЕЙ СВОДА ЕГО СОСТАВИТЕЛЕМ.
НЕПОЛНОТА ДРЕВНЕЙШИХ СПИСКОВ НАЧАЛЬНОЙ ЛЕТОПИСИ. ИДЕЯ СЛАВЯНСКОГО ЕДИНСТВА,
ПОЛОЖЕННАЯ В Еп ОСНОВУ. ОТНОШЕНИЕ К ЛЕТОПИСИ ИЗУЧАЮЩЕГО. ЛЕТОПИСИ XII в.
ИСТОРИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ ЛЕТОПИСЦА.

Мы рассмотрели происхождение, состав и источники древнейшего
летописного свода, который принято называть Начальной летописью, и признали
наиболее вероятным составителем его игумена Сильвестра. Нам предстоит
оценить этот памятник, как исторический источник, чтобы этой оценкой
руководиться в изучении древнейших его известий о Русской земле. Этот
памятник, важный сам по себе как древнейший и основной источник русской
истории, становится еще ценнее потому, что был в истинном смысле слова
начальной летописью: дальнейшее летописание примыкало к ней, как ее
непосредственное продолжение и посильное подражание; последующие составители
летописных сводов обыкновенно ставили ее во главе своих временников.

В разборе Начальной летописи наше внимание сосредоточится на самом
составителе свода, на том, что внес он своего в собирательную работу
сведения разнородного материала, вошедшего в состав свода. Ему принадлежат
хронологическая основа свода, способ обработки источников и взгляд на
исторические явления, проведенный по всему своду.
ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ОСНОВА СВОДА. Хронологическая канва, по которой выведен
рассказ свода, служит одною из связей, придающих некоторую цельность
разновременным и разнородным его частям и известиям, почерпнутым из столь
разносторонних источников. В исходной точке этого плана лежит ошибка, в
которую русский бытописатель был введен греческим источником. В XI в. на
Руси был уже известен в славянском переводе так называемый Летописец вскоре
или вкратце цареградского патриарха Никифора (умер в 828 г.) с продолжением.
Мы видели, почему составитель нашего свода старался прикрепить начальный
пункт русской хронологии к году воцарения императора Михаила III. Никифоров
летописец и ввел его в ошибочный расчет. Академик Шахматов обстоятельно
выяснил, как это случилось. В хронологической таблице Никифорова летописца,
по которой составитель нашего свода строил свой план, от р. х. до императора
Константина, точнее, до первого вселенского собора, по ошибке поставлено 318
лет вместо 325, т. е. за год собора принято число отцов, на нем заседавших,
а сумма лет от собора до воцарения Михаила выведена по неточности слагаемых
в 542 вместо 517; сложением 318 с 542 и получился для воцарения Михаила год
от р. х. 860, а от сотворения мира 6360, так как летописец Никифора считал
от сотворения мира до р. х. ровно 5500, а не 5508 лет, как считаем мы. Вышла
ошибка в 18 лет. Не принимая во внимание участия Никифорова летоисчисления в
образовании года 6360, вычитая из него 5508, получали для воцарения Михаила
год от р. х. 852 вместо 860 и этим недоразумением нечаянно уменьшали ошибку
на 8 лет, не доходя до истины, т. е. до 842 г., только 10 лет. Впрочем, эта
ошибка в определении исходного хронологического пункта мало вредила
дальнейшим расчислениям русского хронолога XII в. коррективом служили ему
даты договоров с греками. Держась своего летосчисления и относя воцарение
Михаила к 6360 г. от сотворения мира, но зная по преданию или по
соображению, что Олег умер в год второго своего договора с греками,
составитель свода на время от воцарения Михаила до Олеговой смерти, т. е. до
первого года Игорева княжения, отсчитал в своей таблице ровно столько лет
(60), сколько того требует дата договора - 6420 г. Я решился ввести вас в
эти хронологические подробности только для того, чтобы вы видели, с какими
затруднениями приходилось бороться составителю свода и как относиться к его
ранним хронологическим показаниям.
Надобно отдать ему должное: при скудных средствах он вышел из своих
затруднений с большим успехом. Он отнес к 866 г. нападение Руси на Царьград,
которое, как теперь известно, произошло в 860 г. Соответственно тому и
предшествующие события, им рассказанные, раздоры между северными племенами
по изгнании варягов, призвание князей, утверждение Аскольда и Дира в Киеве,
надобно отодвигать несколько назад, к самой середине IX в. Неточности в
отдельных годах ничему не мешают, и сам составитель свода придавал своим
годам условное, гадательное значение. Встречая в древней Повести ряд тесно
связанных между собою событий и не умея каждое из них пометить особым годом,
он ставил над их совокупностью ряд годов, в пределах которых они, по его
расчету, должны были произойти. Так, изгнание варягов, бравших дань с
северных племен, усобицы между этими племенами, призвание князей, смерть
братьев Рюрика через два года по призвании и уход Аскольда с Диром в Киев он
пометил суммарно тремя годами, 860, 861 и 862, и мы плохо понимаем его,
приурочивая все эти события, и в том числе призвание князей, к одному
последнему 862 г. Заслуга составителя свода в том, что он, располагая
сбивчивыми данными византийских источников, умел уловить начальный конец
нити отечественных преданий - данничество северных племен варягам, и на
расстоянии двух с половиной столетий, ошибаясь на 6 - 7 лет, прикрепить этот
конец к верно рассчитанному хронологическому пункту, к половине IX в.
СПОСОБ ОБРАБОТКИ. Сцепив весь свод одной хронологической основой и
набросив летописную сеть на его нелетописные части, Сильвестр внес в свое
произведение еще более единства и однообразия, переработав его составные
статьи по одинаковым приемам. Переработка состояла главным образом в том,
что по всему своду проведены исторические воззрения хронографа Георгия
Амартола. Этот хронограф служил для него не только источником известий,
касавшихся Руси, Византии и южных славян, но и направителем его
исторического мышления. Так, в начале Повести временных лет он поставил
заимствованный у Амартола очерк разделения земли между сыновьями Ноя и эту
географическую классификацию, или таблицу, пополнил собственным перечнем
славянских, финских и варяжских племен, дав им место в Афетовой части. Для
объяснения важных отечественных явлений он ищет аналогий у того же Амартола
и таким образом в их изложение вносит сравнительно-исторический прием.
Характерное место Повести о нравах и обычаях русских славян он пополнил
извлечением из Амартола о нравах сириян, вактириян и других народов и к ним
от себя прибавил заметку о половцах, о которых неизвестный автор Повести
едва ли имел какое-нибудь понятие: они стали известны на Руси после
Ярослава. Вообще, эта часть свода носит на себе следы столь усердной
переработки со стороны его составителя, что в ней трудно отделить подлинный
текст от Сильвестровых вставок и изменений. К этому надобно прибавить еще
тщательность, с какой Сильвестр старался воспользоваться для своего свода
всем наличным запасом русской повествовательной письменности. Он был знаком
с древней новгородской летописью и из нее привел рассказ о действиях
Ярослава в Новгороде в 1015 г. по смерти отца.
Киевские события этого года он изложил по сказанию о Борисе и Глебе,
составленному монахом Иаковом в начале XII в. Едва ли не он же сам составил
и сказание о крещении Руси по древнему житию князя Владимира, широко
воспользовавшись при этом Палеей, полемическим изложением Ветхого завета,
направленным против магометан и частью католиков, которое преподает
Владимиру греческий философ-миссионер. Он вставил в свод под 1097 г. и
обстоятельный рассказ об ослеплении теребовльского князя Василька,
написанный Василием, лицом, близким к Васильку. Он же поместил в трех местах
Несторовой летописи части упомянутого мною Сказания о Печерском монастыре и
преподобном Феодосии, может быть, им же и написанного. Проводя свою мысль в
сравнительно-историческом освещении, составитель свода не боялся вносить в
летописное изложение прагматический беспорядок, соединял под одним годом
разновременные, но однородные явления. Вспомнив, что около 1071 г. в Киеве
явился волхв, о котором в Печерской летописи не было известия, он вставил в
нее вместе с рассказом об этом волхве целое учение о "бесовском наущении и
действе", о пределах силы бесов над людьми и о способах их действия на
людей, особенно посредством волхвов. Эта демонология иллюстрируется
несколькими любопытными рассказами о волхвах и кудесниках на Руси того
времени и параллельными библейскими примерами. Время событий, рассказанных
Сильвестром под 1071 г., обозначено летописными выражениями: "в си же
времена, в си лета"; но два случая из рассказанных несомненно были позднее
1071 г. Так не мог написать простой летописец, каким был Нестор,
записывавший события из года в год. Впечатление ученого книжника,
производимое широким знакомством составителя свода с иноземными и своими
источниками и способом пользования ими, усиливается еще проблесками
критической мысли. Составитель против мнения, будто основатель Киева был не
более как перевозчик через Днепр, и в критической вставке, внесенной в
Повесть временных лет, доказывает преданием, что Кий был князь в роду своем
и ходил в Царьград, где был принят с большим почетом самим царем; только
имени этого царя составитель не знает, в чем и сознается. Точно так же
ходили различные толки о месте крещения князя Владимира; составитель
выбирает из них наиболее достоверное предание.
НЕПОЛНОТА ДРЕВНЕЙШИХ СПИСКОВ. Но едва ли одной этой критической
разборчивостью можно объяснить заметную неполноту свода: в позднейших
списках Начальной летописи встречаем ряд известий, которые не нашли себе
места в списках древнейших, хотя сами по себе ничем не возбуждают
критического недоверия.
Большею частью это краткие известия о событиях, которых нельзя выдумать
или не для чего было выдумывать. Так, пропущены известия о том, что в 862 г.
призванные князья построили город Ладогу и здесь сел старший из них - Рюрик,
что в 864 г.
убит был болгарами сын Аскольда, в 867 г. воротились от Царьграда
(после поражения) Аскольд и Дир с малой дружиной и был в Киеве плач великий,
что в том же году "бысть в Киеве глад велий", а Аскольд и Дир избили
множество печенегов.
В древнейших списках 979 г. оставлен пустым, а в позднейших под ним
помещены два любопытных известия о печенежском князе, который бил челом
Ярополку о службе и получил от него "грады и власти", и о приходе к Ярополку
греческих послов, которые "взяша мир и любовь с ним и яшася ему по дань,
якоже и отцу его и деду его". Из времени князя Владимира пропущен ряд
известий о печенежских и болгарских князьях, крестившихся в Киеве, и о
посольствах, приходивших в Киев из Греции, Польши, Чехии, Венгрии, от папы.
Такие пропуски можно проследить и в дальнейших княжениях по всему XI в. Эти
пробелы частью можно отнести на счет Лаврентьевского списка, который, будучи
древнейшим, не может быть признан наиболее исправным: в нем по вине писца
пропущено много мест, сохранившихся в других, ближайших к нему по составу и
тексту списках. Иные известия могли быть опущены по соображениям самого
составителя свода, но внесены в него ближайшими по времени переписчиками,
которые бывали отчасти и редакторами переписываемых произведений и могли
восполнить пробелы по источникам, бывшим под руками у Сильвестра и еще не
успевшим затеряться. Но в некоторых летописных сводах, особенно
новгородского происхождения, первые века нашей истории излагаются столь
несходно со сводом, усвояемым нами игумену Сильвестру, что такой разности
нельзя объяснить неполнотою списков или редакций. Это и побудило академика
Шахматова предположить существование особого, более древнего летописного
свода, составленного в конце XI в. и послужившего "основным ядром", из
которого в начале XII в. составился свод, читаемый нами в Лаврентьевском
списке. Все это приводит к мысли, что Сильвестровский свод далеко не вобрал
в себя всего запаса рассказов, ходивших в русском обществе про первые века
нашей истории, или по какой-то случайности именно древнейшие списки
сохранили Начальную летопись в сокращенном, а позднейшие в более полном
составе, как думал С. М. Соловьев.
ИДЕЯ СЛАВЯНСКОГО ЕДИНСТВА. Всего важнее в своде идея, которою в нем
освещено начало нашей истории: это - идея славянского единства. Составитель
потому так и занят этнографией, что хочет собрать все части славянства,
указать их настоящее международное место и найти связи, их соединяющие.
Описав расселение славян, он замечает: "тако разыдеся словеньский язык; тем
же и грамота прозвася словеньская". Она и была одной из таких связей.
Русский бытописатель помнил роковой исторический момент, с которого началось
разрушение славянского единства: это - утверждение венгров на среднем Дунае
в начале Х в., разорвавшее связи между западными и южными славянами,
завязанные славянскими первоучителями.
По поводу известия о проходе венгров мимо Киева в 898 г. он вспоминает
о деятельности Кирилла и Мефодия и о ее значении для славянства. Был один
язык славянский - славяне дунайские, покоренные венграми, морава, чехи, ляхи
и поляне - Русь. Первее всего мораве дана была грамота славянская, которая
теперь на Руси и у болгар дунайских. Мефодий был епископом в Паннонии на
столе апостола Андроника, ученика апостола Павла. А апостол Павел учил в
Иллирии, где прежде жили славяне: стало быть, и славянству учитель Павел. А
мы, Русь, - тоже славяне: стало быть, Павел и нам, Руси, учитель. А
славянское племя и русское - одно племя: от варягов прозвались Русью, а
изначала были славяне; только звались полянами, а говорили по-славянски;
звались полянами потому, что в поле сидели, а язык у них один с другими
славянами. Такой диалектической цепью умозаключений и так настойчиво
мыслящий русский книжник начала XII в. прицеплял свое темное отечество не
только к семье славянских народов, но и к апостолическим преданиям
христианства. Замечательно, что в обществе, где сто лет с чем-нибудь назад
еще приносили идолам человеческие жертвы, мысль уже училась подниматься до
сознания связи мировых явлений. Идея славянского единства в начале XII в.
требовала тем большего напряжения мысли, что совсем не поддерживалась
современной действительностью. Когда на берегах Днепра эта мысль выражалась
с такой верой или уверенностью, славянство было разобщено и в значительной
части своего состава порабощено: Моравская держава была разбита венграми еще
в начале Х в., первое Болгарское царство - Византией в начале XI в.,
полабские и прибалтийские славяне уступали немецкому напору и, вместе с
чехами и поляками, католическому влиянию.
ОТНОШЕНИЕ К ЛЕТОПИСИ ИЗУЧАЮЩЕГО. Все указанные особенности Начальной
летописи ставят в особенное к ней отношение изучающего по ней начало нашей
истории. Когда куча разнохарактерного материала расположена по плану,
выработанному путем соображения разнородных данных, подвергнута переработке
по известным приемам, даже с участием критической разборчивости, и освещена
руководящей исторической идеей, тогда мы имеем дело уже не с простой
летописью, но и с ученым произведением, которому принадлежат некоторые
научные права на внимание. Здесь изучению подлежит не только сырой
исторический материал, но и цельный взгляд, даже с некоторыми
методологическими приемами. Углубляясь в связь и смысл явлений, описываемых
в таком произведении, мы обязаны принимать в расчет и то, как понимает эту
связь и этот смысл сама летопись, ибо в ней мы имеем памятник, показывающий,
как представляли себе первые времена нашей истории мыслящие, изучавшие ее
книжные люди на Руси в начале XII в. К Начальной летописи непосредственно
примыкают ее продолжения, повествующие о событиях в Русской земле. XII в. до
конца первого периода нашей истории.
ЛЕТОПИСИ XII в. После приписки Сильвестра с 1111 г. оба древнейших
списка, Лаврентьевский и Ипатьевский, как и списки более поздние, разнятся
между собою гораздо значительнее, чем до этого момента: очевидно, это уже
различные летописные своды, а не разные списки одного и того же свода. До
конца XII в. в сводах того и другого древнейшего списка описываются большею
частью одни и те же события и по одинаковым источникам, которыми служат
первичные местные летописи и сказания об отдельных лицах или событиях,
писанные современниками, иногда даже очевидцами и участниками описываемых
дел. Но, неодинаково пользуясь общими источниками, тот и другой свод
изображает события по-своему. Свод Ипатьевского списка вообще полнее
Лаврентьевского. Притом можно заметить, что в изложении событий, в
объяснении их причин и следствий составитель Ипатьевского свода
придерживался более южнорусских источников, составитель Лаврентьевского -
более источников северных, суздальских, хотя по местам в первом северные
события рассказаны даже подробнее, чем во втором, и наоборот - южные во
втором описаны обстоятельнее, чем в первом. Наконец, сверх общих источников
у каждого свода были свои особые, которых не знал другой. Поэтому оба свода
представляют как бы одну общерусскую летопись в двух различных составах или
обработках. В этом смысле летопись XII в. по Ипатьевскому списку у нас
иногда называют сводом южно-русским, а летопись того же века по списку
Лаврентьевскому - сводом северным, суздальским. Изучая тот и другой свод, мы
чуть не на каждом шагу встречаем в них следы летописцев то киевского, то
черниговского, то суздальского, то волынского. Судя по этим следам, можно
подумать, что во всех главных областных городах Руси XII в. были свои
местные летописатели, записки которых вошли в тот или другой свод с большей
или меньшей полнотой в меру значения каждого города в общей жизни Русской
земли. Первое место в этом отношении принадлежало Киеву, и из киевской
летописи всего больше черпают оба свода, только изредка мимоходом отмечая
известия, идущие из какого-нибудь далекого угла Руси, из Полоцка или Рязани.
Так летописание XII в. развивалось, по-видимому, в одинаковом направлении с
тогдашней земской жизнью, подобно ей разбивалось по местным центрам,
локализовалось. Как могли составители обоих сводов собрать такой обильный
запас местных летописей и сказаний и как умели свести их в последовательный
погодный рассказ, - это может быть предметом Удивления или недоумения. Во
всяком случае, они оказали неоценимую услугу позднейшей историографии тем,
что сберегли для нее множество исторических данных, которые без них пропали
бы бесследно. Эти своды еще тем Дороги, что составители их, сводя местные
записи, щадили их областные особенности, тон и колорит, политические
суждения и общественные или династические отношения местных летописателей.
Летописцы того времени не были бесстрастными и даже беспристрастными
наблюдателями совершавшихся событий, как мы склонны их представлять себе: у
каждого из них были свои местные политические интересы, свои династические и
областные сочувствия и антипатии. Так, летописец киевский обыкновенно горячо
стоит за своих любимых Мономаховичей, черниговский - за их противников
Ольговичей, а суздальский рад при случае кольнуть новгородцев за их "злое
неверстие", гордость и буйство, за их привычку нарушать клятву и прогонять
князей. Отстаивая своих князей и свои местные интересы, летописец не
чуждался желания по-своему изобразить ход событий, тенденциозно связывая и
толкуя их подробности, причины и следствия. Разнообразие местных источников
сообщает тому и другому своду значение общерусской летописи, а разнообразие
местных интересов и сочувствий вносит в оба свода много живости и движения,
делая их верным зеркалом настроения, чувств и понятий тогдашнего русского
общества. Читая, например, по Ипатьевскому списку рассказ о шумной борьбе
Изяслава Мстиславича с черниговскими князьями (1146 - 1154), мы слышим
поочередно голос то киевского летописца, сочувственный Изяславу, то
летописца черниговского, радеющего об интересах его противников, а со
времени вмешательства в борьбу князей Юрия суздальского и Владимира
галицкого к хору центральных летописцев присоединяются голоса бытописателей
этих далеких друг от друга окраин Русской земли. Благодаря тому, вчитываясь
в оба свода, вы чувствуете себя как бы в широком общерусском потоке событий,
образующемся из слияния крупных и мелких местных ручьев. Под пером летописца
XII в. все дышит и живет, все безустанно движется и без умолку говорит; он
не просто описывает события, а драматизирует их, разыгрывает перед глазами
читателя. Таким драматизмом изложения особенно отличается Ипатьевский
список. Несмотря на разноголосицу чувств и интересов, на шум и толкотню
описываемых событий, в летописном рассказе нет хаоса: все события, мелкие и
крупные, стройно укладываются под один взгляд, которым летописец смотрит на
мировые явления.
ИСТОРИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ ЛЕТОПИСЦА. Этот исторический взгляд так сросся с
настроением, со всем духовным складом летописца, что его можно назвать
летописным, хотя его разделяли люди одинакового с летописцем настроения или
мышления, не принимавшие никакого участия в летописном деле. Этот взгляд
имеет большое значение в историографии, потому что пережил летописание и
долго управлял мышлением ученых историков: они долго продолжали смотреть на
явления человеческой жизни глазами летописца, даже когда покинули летописные
приемы их обработки и изложения. Потому, кажется мне, этот взгляд
заслуживает нашего внимания. Научная задача историка, как ее теперь
понимают, состоит в уяснении происхождения и развития человеческих обществ.
Летописца гораздо более занимает сам человек, его земная и особенно
загробная жизнь. Его мысль обращена не к начальным, а к конечным причинам
существующего и бывающего. Историк-прагматик изучает генезис и механизм
людского общежития; летописец ищет в событиях нравственного смысла и
практических уроков для жизни; предметы его внимания - историческая
телеология и житейская мораль. На мировые события он смотрит самоуверенным
взглядом мыслителя, для которого механика общежития не составляет загадки:
ему ясны силы и пружины, движущие людскую жизнь. Два мира противостоят и
борются друг с другом, чтобы доставить торжество своим непримиримым началам
добра и зла. Борцами являются ангелы и бесы. У дня и ночи, у света и мрака,
у снега и града, у весны, лета, осени и зимы есть свой ангел; ко всему, ко
всем творениям приставлены ангелы. Так и ко всякому человеку, ко всякой
земле, даже языческой, приставлены ангелы охранять их от зла, помогать им
против лукавого. И у противной стороны есть сильные средства и способы
действия: это - бесовские козни и злые люди. Бесы подтолкнут человека на зло
и сами же над ним смеются, ввергнув его в пропасть смертную. Прельщают они
видениями, волхвованиями, особенно женщин, и разными кознями наводят людей
на зло. А злой человек хуже самого беса: бесы хоть бога боятся, а злой
человек "ни бога ся боит, ни человек ся стыдит". Но и у бесов есть своя
слабость: умея внушить людям злые помыслы, они не знают мыслей человеческих,
которые ведает только бог, и потому, пуская свои лукавые стрелы наугад,
часто промахиваются. Борьба обоих миров идет из-за человека. Куда, к какому
концу направляется житейский водоворот, производимый борьбой, и как в нем
держаться человеку - вот главный предмет внимания для летописца. Жизнь дает
человеку указания, предостерегающие и вразумляющие; надобно только уметь
замечать и понимать их. Летописец описывает нашествия поганых на Русскую
землю, беды, какие она терпит от них. Зачем попускает бог неверным
торжествовать над христианами? Не думай, что бог любит первых больше, чем
последних: нет, он попускает поганым торжествовать над нами не потому, что
их любит, а потому, что нас милует и хочет сделать достойными своей милости,
чтобы мы, вразумленные несчастиями, покинули путь нечестия. Поганые - это
батог, которым провидение исправляет детей своих. "Бог бо казнит рабы своя
напастьми различными, огнем и водою и ратью и иными различными казньми;
хрестьянину бо многими напастьми внити в царство небесное". Так историческая
жизнь служит нравственно-религиозной школой, в которой человек должен
научиться познавать пути провидения. Горе ему, если он разойдется с этими
путями. Игорь и Всеволод Святославичи, побив половцев, мечтают о славе,
какая ждет их, когда они прогонят поганых к самому морю, "куда еще не ходили
деды наши, а возьмем до конца свою славу и честь". Говорили они так, не
ведая "божия строения", предназначившего им поражение и плен. Все
провозвещает эти пути, не только исторические события, но и физические
явления, особенно необычайные знамения небесные. Отсюда напряженный интерес
летописца к явлениям природы. В этом отношении его программа даже шире, чем
у современного историка: у него природа прямо вовлечена в историю, является
не источником стихийных, часто роковых влияний, то возбуждающих, то
угнетающих дух человека, даже не просто немой обстановкой человеческой
жизни; она сама - живое, действующее лицо истории, живет вместе с человеком,
радеет ему, знамениями вещает ему волю божию. У летописца есть целое учение
о знамениях небесных и земных и об их отношении к делам человеческим.
Знамения бывают либо к добру, либо ко злу. Землетрясения, затмения,
необычайные звезды, наводнения - все такие редкие, знаменательные явления не
на добро бывают, проявляют либо рать, усобицу, голод, мор, либо чью смерть.
Согрешит какая-либо земля - бог казнит ее голодом, нашествием поганых, зноем
либо иной какой казнью. Так летописец является моралистом, который видит в
жизни человеческой борьбу двух начал, добра и зла, провидения и диавола, а
человека считает лишь педагогическим материалом, который провидение
воспитывает, направляя его к высоким целям, ему предначертанным. Добро и
зло, внешние и внутренние бедствия, самые знамения небесные - все в руках
провидения служит воспитательным средством для человека, пригодным
материалом для "строения божия", мирового нравственного порядка, созидаемого
провидением. Летописец более всего рассказывает о политических событиях и о
международных отношениях; но взгляд его по существу своему
церковно-исторический. Его мысль сосредоточена не на природе действующих в
истории сил, известной ему из других источников, а на образе их действий по
отношению к человеку и на уроках, какие человек должен извлекать для себя из
этого образа действий. Эта дидактическая задача летописания и сообщает
спокойствие и ясность рассказу летописца, гармонию и твердость его
суждениям.
Познакомив вас с основным источником для изучения древнейшего периода
нашей истории, перейду к изложению фактов этого периода.